Птица с перебитыми крыльями - Левон Восканович Адян
— Нет, других нет, — отчеканил я с непререкаемой твёрдостью. — Помимо неё, для меня никого не существует. Ванга полагает — что написано у нас на роду, то и случится. В Священном Писании что сказано? Человек предполагает, а Бог располагает. Господь милостив.
— Милостив, да не к нам.
— Не греши, Лоранна, и не распаляй сердце. Верь, по воле Божьей, раз и навсегда совершено всё самое лучшее и самое доброе. Бог велик в божественной Своей силе и благословен ныне, присно и во веки веков. Божья слава велика.
— Божья слава велика, яма на пути глубока.
— Снова грешишь. Бог поистине всемогущ.
— Бог поистине всемогущ… Господи, да приидет царствие Твоё, — пробормотала Лоранна и добавила с каким-то злорадным отчаянием: — «Глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет». Если Бог и вправду всемогущ, отчего же не истребит окончательно горе и печаль, Он же в состоянии сделать это. Почему не сделал этого до сих пор и не делает сейчас? Он могущественнее Бога.
— Кто?
— Зверь, — сказала Лоранна. — Человек-зверь. Зверь-людоед — с кровавой пастью, который за тысячелетия кое-как стал убийцей и, руки в крови, тяжко бредёт по долгому пути, ведущему его к человеку. Путь очень далёк и долог, — подытожила она. — Не знаю, как вы, а я здесь не останусь.
Рена была дома, но, по всей видимости, снова не одна. Говорила негромко, словно бы прикрывала рукой мембрану.
— Это я, Рена.
— Здравствуй, — глуховатым угасающим голосом откликнулась она. — Твой телефон не работал, я звонила… Звонила много раз… Я соболезную тебе… Очень хочу тебя видеть… Ты слышишь? — до предела понизив голос, сказала Рена. — Я люблю тебя, люблю сильнее прежнего… Я жить без тебя не могу…
Почти то же самое она сказала в редакции, со слезами на глазах признавшись, что повсюду — дома, на улице, на занятиях в институте, в транспорте — непрестанно думала обо мне.
— Человеческое сердце делает за день сто тысяч ударов, — сказала она после паузы. — Сто тысяч раз на дню моё сердце бьётся для тебя, Лео… Я боюсь тебя потерять.
Я всего лишь улыбнулся в ответ; что, собственно, мог я сказать? Ничего. Почти ничего.
— Было бы возможно, мы б улетели на другую планету, зажили бы на другой планете, — Рена плакала и улыбалась одновременно. — Все против того, чтоб я любила тебя, никто не понимает, как сильно я тебя люблю и как я страдаю, не понимают, что запреты лишь усиливают любовь. Весь белый свет против, а я ничего не могу с собой поделать, это выше моих сил, никто не может этого понять. Никто не хочет понять. — Прозрачная её слеза скользнула по щеке. И снова после паузы:
— Известно ли тебе, что Шекспир ничего не выдумал? Ромео и Джульетта существовали. История их любви — это подлинная история. В Вероне до сих пор сохранился балкон Джульетты, тысячи туристов приезжают со всех концов света взглянуть на него. И то, что их родители принадлежали к двум враждующим кланам, между которыми пролегла стародавняя ненависть, озлобленность, вспыхивавшая после любой искры, — тоже быль. — Слёзы затуманили ей глаза, и она в отчаянии закончила: — Ничего не изменилось!.. Ничего не меняется!..
И в другой раз:
— Отчего ж это так, Лео? Теперь я смотрю на жизнь как-то по-другому. Прежде я на подобные вещи не обращала внимания. На нашем курсе многие уже знают, где будут работать после института: один — заведующим отделением, другой — главврачом, третий — заместителем министра здравоохранения. Родители занимают высокие посты в ЦК и Совете министров, а сами они целыми днями прогуливают занятия, и преподаватели даже сделать им замечание боятся. Недавно я прочла книгу Айтматова «Белый пароход». Там юный герой бросается в реку, потому что его легкоранимая, не привыкшая к грязи и злу детская душа не способна противостоять окружающей лжи, лицемерию и несправедливости. В самом деле, почему так?
Рена посмотрела на меня, но ответа не ждала.
— Придёт время, все люди станут братьями, — сказала она с горькой улыбкой. — Язык, вера, цвет кожи, предрассудки, которые столетьями сковывали людей, — всё это не будет иметь значения… Но когда, когда ж это будет, Лео, когда настанет золотой век? Неужели тогда, когда нас уже не будет?
Поддавшись маминым уговорам, я поездом отправил её к сестре в Ставрополь.
Моросил мелкий дождик, в сероватых сумерках едва виднелись тусклые огни привокзальных домов и первые этажи туристской гостиницы, в одиночестве стоявшей на холме за вокзалом. До отправления поезда оставалось минуты две, и мама, нежданно-негаданно для меня, заговорила о Рене. После убийства отца она никогда не затевала этого разговора, ни разу не упоминала её имени.
— Так я и не повидала Рену, — с искренним сожалением произнесла она, грустно покачивая головой. — Папа очень хотел её увидеть… Должно быть, ему неудобно было тебе сказать, всё меня заставлял с тобой поговорить, чтобы ты привёз её в Сумгаит. А как узнал, что восьмого марта вы приедете, обрадовался, разволновался, как дитё… Да, всё поменялось, только и осталось, что в сердце…
— Рена тоже очень волновалась, — после короткого молчания сказал я, и, хотя кроме как Лоранне никогда и никому не рассказывал о своей всепоглощающей любви, мне вдруг ужасно захотелось поговорить об этом с мамой, больше того, эта мысль доставила мне несказанное удовольствие, я и сам поразился, откуда взялось у меня непонятное трогательное чувство этакой бодрящей сентиментальности. — Папе она бы очень понравилась, — с нежностью шепнул я, — и ты, мама, тоже полюбила бы её, ведь она такая хорошенькая…
Мама искоса взглянув на меня, улыбнулась сквозь слёзы.
— По фото видно, сынок. По фото видно.
— В жизни она лучше, чем на фотографии. — Моё сердце быстро-быстро забилось от сладкой и глубокой тоски, которую пробудили мои же слова. — Знала бы ты, мам, какой у неё золотой характер. Будто не от мира сего — искренняя, чистая, ну прямо святая…
— Душевная красота, сынок, дороже красоты лица. По фото её тоже видно. — Со слезами в глазах и улыбкой на лице мама ласково прижалась щекой к моему плечу. — Хорошая девушка. Глядишь, а
